Экономические предпосылки валютного союза на евразийском пространстве либо отсутствуют, либо оставляют желать лучшего.

События в сфере евразийской валютной интеграции, ранее относимые в будущее, как минимум, на десятилетие, приобрели ураганный характер. Если в начале марта Владимир Путин поручил правительству и Банку России совместно с центробанками стран ЕАЭС до 1 сентября оценить целесообразность валютного союза, то уже 20 марта на встрече с лидерами Беларуси и Казахстана, по-видимому, не дожидаясь запрошенных оценок, он заявил о том, что время серьезно поговорить о возможности формирования в перспективе такого союза пришло.

На самом ли деле пришло это счастливое время?

Готовность стран и территорий к валютной интеграции принято оценивать с помощью теории «оптимальных валютных зон», которая была выдвинута в 1961 году лауреатом Нобелевской премии по экономике Робертом Манделлом.

В рамках данной теории были обозначены следующие критерии успешной валютной интеграции:

— высокая степень мобильности товаров, капитала и труда, что дает возможность оперативного приспособления экономик путем перераспределения ресурсов под воздействием рыночных сигналов;

— наличие автоматического фискального механизма, способного обеспечить компенсацию странам (территориям), которые на данный момент проигрывают в результате такого ресурсного перераспределения;

— существенная синхронизация бизнес-циклов, что гарантирует однородную реакцию различных территорий на импульсы денежно-кредитной политики со стороны центрального банка.

Считается, что именно поспешность с проведением валютной интеграции при явном несоблюдении в должной мере указанных критериев явилась главной причиной острого долгового кризиса в еврозоне, который начался в 2008 году и, по большому счету, не преодолен и поныне.

Обычно создание единой валюты — это последняя, наивысшая стадия экономической интеграции, а вовсе не ее инструмент.

Пока же, несмотря на определенные подвижки в евразийской интеграции, степень мобильности товаров, капиталов и рабочей силы на пространстве ЕАЭС остается весьма ограниченной.

Более того, в последнее время очевидно расхождение экономических политик стран-участниц Союза (в частности, вызванная последствиями российских «антисанкций»), что уже приводит к обострению межгосударственных противоречий и даже возведению новых барьеров, препятствующих свободному трансграничному перемещению ресурсов.

В любом случае, индикаторы интеграции, рассчитываемые Евразийским банком развития, свидетельствуют, как минимум, об отсутствии устойчивой тенденции к экономическому сближению за последние годы. Даже в сфере торговли товарами, где интеграция является наиболее продвинутой, доля взаимного оборота России, Беларуси и Казахстана к настоящему моменту не превышает 10%, причем она сократилась в 2014 году по всем укрупненным товарным категориям, что никак не может являться доводом в пользу ускоренной валютной интеграции.

В свою очередь, режим перемещения рабочей силы, услуг и особенно капиталов внутри ЕАЭС гораздо более затруднен, чем для товаров.

Очевидно, что какие бы то ни было компенсаторные фискальные механизмы, призванные выправлять временные конъюнктурные перекосы в положении различных территорий в рамках ЕАЭС, также на сегодняшний день отсутствуют; их внедрение даже не планируется (единственным эффективным механизмом такого рода сегодня является переговорное мастерство президента Лукашенко).

Кроме того, резкое снижение цен на углеводороды означает, что объем финансовых ресурсов, потенциально доступных для такого перераспределения, заметно сократился.

Наконец, о синхронизации деловых циклов на пространстве ЕАЭС пока также говорить никак не приходится: Россия и Беларусь явно входят в полосу экономического спада, тогда как экономика Казахстана сохраняет устойчивый умеренный рост.

Разрыв в текущих страновых инфляционных показателях также весьма существен, заведомо превышая установленный Соглашением о согласованной макроэкономической политике лимит в 5 процентных пунктов.

Кардинально отличаются и подходы к валютной политике: Россия официально перешла на свободное курсообразование, ослабив в 2014 год рубль в реальном выражении примерно на треть, Беларусь сопротивляется девальвационным тенденциям с помощью мер валютного контроля, тогда как Казахстан после девальвации февраля 2014 года, несмотря ни на что, сохранил приверженность стабильности курса тенге.

Приведение этих взаимно противоречивых режимов к одному знаменателю представляется не самым простым делом, в особенности в условиях острого структурного кризиса, переживаемого самой большой экономикой объединения — российской.

Между тем влияние России на экономику и валютную систему Союза трудно переоценить — по состоянию на 2013 год суммарный ВВП Беларуси и Казахстана по паритету покупательной способности достигал лишь примерно 16% от российского.

Не в состоянии в корне изменить указанную пропорцию и присоединение к ЕАЭС Армении и Кыргызстана: экономика России будет по-прежнему играть в нем безусловно доминирующую роль (напомним, что при создании евро доля Германии составляла лишь немногим более четверти европейской экономики).

В этой связи выбор в качестве единой валюты евразийского объединения любой искусственно сконструированной денежной единицы, кроме рубля, с позиций элементарной логики не будет иметь никакого смысла. Однако венец бессмыслицы — это предложение создать единую валюту ЕАЭС, обеспеченную сырьевым экспортом России и Казахстана.

В любом случае, в своем нынешнем шатком положении российский рубль совершенно не годится на роль валютного «якоря» Союза.

Любая попытка так или иначе зафиксировать по отношению к российской денежной единице курсы тенге и белорусского рубля неизбежно подвергнет эти валюты и экономики соседних стран немалым дополнительным рискам.

Таким образом, на сегодняшний день общепринятые экономические предпосылки формирования единой валюты на пространстве ЕАЭС либо отсутствуют, либо оставляют желать много лучшего.

Искусственное подстегивание процессов валютного сближения, чем бы оно ни мотивировалось, чревато вовсе не углублением интеграции, а обострением экономических противоречий и не может не привести к политическому кризису в отношениях России с партнерами по Союзу.