В апреле холдинг «Русагро» продал допэмиссию на Лондонской бирже за $250 млн. Как проходила первая за много месяцев продажа российских акций иностранцам, рассказал гендиректор и совладелец «Русагро» Максим Басов.

«Импортозамещение — огромный успех госполитики»

— В ходе размещения основатель «Русагро» Вадим Мошкович инвестировал в холдинг $99,6 млн, вы — $17,5 млн. Много ли появилось новых инвесторов?

— Я сохранил свою долю — 7%, доля Мошковича снизится до 71%. Вообще мы рассчитывали на деньги новых инвесторов, и они появились. У нас появились новые американские фонды, в том числе пенсионные. У нас много европейских инвесторов, мы очень рассчитывали на американские деньги. К счастью, они пришли, но, к сожалению, не в том объеме, в котором я ожидал исходя из встреч. И это означает, что мы новая история, нас не с кем сравнивать, и они внимательно смотрят. Я думаю, что сейчас им просто не хватило времени и по мере нашего развития они будут входить в наш капитал.

— Какая доля от всего объема размещения пришлась на новых акционеров?

— Думаю, примерно 40%. Это очень качественные инвесторы, мы очень довольны. Просто мы ожидали еще больше. Но если бы пришло больше, мы бы выбирали: либо цена поднималась бы, либо размер [размещения] бы расширялся. Но пока нет. Придут.

— В числе этих 40% инвесторов много фондов, которые покупают бумаги в России?

— В основном все это американские фонды, есть английские, есть скандинавские. К нам вернулся очень нами уважаемый немецкий товарищ. Русских денег нет практически. Во-первых, потому что все русские у нас уже так или иначе сидят. Во-вторых, русские привыкли к дешевым историям, а мы уже не такая дешевая компания. Русские инвестируют в быстрые дивиденды — в «Газпром», «Роснефть». Нет, русских денег очень мало.

— Инвесторы задают вам вопросы о политической ситуации?

— Последнее размещение российской компании было шесть месяцев назад. Сейчас я встречался с инвесторами, у которых до недавнего времени был запрет на инвестиции в Россию. И этот запрет был снят: у кого-то шесть месяцев назад, у кого-то четыре месяца назад. Я четыре недели провел на встречах — спрос гигантский. Встречался в том числе и с фондами, у которых под управлением десятки миллиардов долларов, но нет ни одной русской бумаги. Но такие фонды к нам пока, к сожалению, не вошли.

— Вы говорите, что в том объеме, в котором вы хотели, привлечь инвесторов не удалось?

— В США есть фонды, каждый из которых заходит на $70 млн, на $100 млн. Там очень мало фондов, которые специализируются на России, но очень много глобальных фондов, которые инвестируют в идеи, в макродвижения, в товарные рынки — это именно те фонды, которые нам нужны. Это огромные дополнительные деньги, и, я думаю, они рано или поздно придут.

— Раз такой спрос, вы не рассматривали возможность увеличить объем размещения?

— Нам просто денег больше не нужно.

— А зачем вы вообще стали размещаться, если у вас долг равен всего 0,6 EBITDA?

— Да, это один из вопросов, который нам постоянно задавали инвесторы. У нас новая стратегия: мы обсуждали, каким образом будем дальше расти, несмотря на то что импортозамещение в мясе практически закончено. И приняли стратегию из четырех элементов.

Первое — это органический рост четырех наших существующих бизнесов [сахарный, мясной, масложировой и растениеводческий дивизионы]: через бренды, через расширение мощностей, повышение производительности. Это традиционная тема, но она нам не дает роста в разы. Чтобы получить рост в разы, нужны еще три пункта. Конкретные сроки я сейчас называть не хочу, да они и неважны.

Второй пункт — это новая география: мы недавно вышли в Орел и Курск за счет покупки «Разгуляя», купили завод в Воронеже. Но самое главное в географической экспансии — это Дальний Восток. Через 10 лет Дальний Восток, я считаю, будет для нас главным регионом с точки зрения производства. Он будет больше, чем Тамбов, больше, чем Белгород, — это будет главный регион, по размеру бизнеса Дальний Восток будет сравним с результатом [всей] группы [«Русагро»] сейчас.

Третье направление — новый для нас бизнес — это теплицы. И четвертое — это слияния и поглощения.

— Чтобы реализовать новую стратегию, вы будете увеличивать инвестиции?

— Да, мы будем резко увеличивать инвестиции. Начиная с этого года планируем тратить не менее 20 млрд руб. в год. Для сравнения, в 2015-м объем инвестиций составил 11,4 млрд руб.

Исходя из того, что мы сохраняем нашу дивидендную политику, а это минимум 25% от чистой прибыли каждое полугодие, у нас есть дефицит свободного денежного потока. Поэтому в компании шло обсуждение, финансировать ли этот дефицит за счет увеличения долга или привлечь новый капитал. У нас есть разрешенная политика, что мы можем увеличивать чистый долг до уровня 2 EBITDA. Но с учетом того, что мы ожидаем покупок в ближайшие 12 месяцев, совет директоров решил, что без учета покупок органический чистый долг не должен превышать 1 EBITDA. Исходя из тех инвестиционных планов, которые у нас есть, я думаю, мы достигнем этого уровня в конце этого года.

Поэтому мы видели: чтобы двигаться дальше и развиваться, нам в течение 18 месяцев потребуется привлечь новый капитал. Мы рассчитали, что $250 млн должно хватить, если не будет каких-то мегапокупок. Второй целью Вадим Мошкович ставил увеличение free float и ликвидности. Поэтому мы вышли на рынок.

— Вы уже готовите конкретные сделки?

— Готовим, но сделок, близких к закрытию, кроме одной небольшой, нет. К сожалению, нам удастся купить только активы, которые в той или иной степени являются distressed: иногда акционеры не могут разойтись, иногда долг большой. К сожалению, никто не продает хорошие активы: все верят в этот бизнес. В каждой отрасли мы ведем переговоры. Вадим [Мошкович] вообще каждый день ведет переговоры.

— Можно сказать, что, избавившись от бизнеса в недвижимости, он вернулся к управлению «Русагро»?

— У него появилось больше времени, и он очень серьезно на этом сфокусировался. Как председатель совета директоров он тратит время на потенциальные сделки.

— Но он сейчас тратит времени больше, чем год назад?

— Да, больше. Но сейчас и возможностей больше. Потому что резко сокращается государственная поддержка, практически полностью уходит субсидирование на краткосрочные кредиты. Мы, например, почти ничего не получаем уже.

— Почему? Это какая-то объявленная политика?

— Хочется верить, что нет. Вообще нет, все говорят, что только все увеличивается. Но мы за первый квартал получили 50 млн руб., перед нами долг по субсидиям уже под миллиард рублей.

— Раньше вы получали около 2 млрд руб. ежегодно?

— Да. Нам перестали платить в прошлом году, в конце третьего квартала. И есть риск, что и не заплатят. Насколько я понимаю, порезали краткосрочную поддержку полностью, кроме говядины и молока. Получается, краткосрочные деньги вообще исчезли из системы. Субсидии по инвестиционным кредитам и погектарные субсидии платят. В результате мы перестали брать краткосрочные кредиты на сельхозработы и работаем полностью на свои деньги. Краткосрочные субсидии перестали давать уже не только переработчикам сырья — маслоэкстракционным или сахарным заводам, но уже и сельхозпроизводителям. Идет массовое сокращение поддержки. Я думаю, что это изменение государственной политики. Просто об этом не говорят, к сожалению, а вообще должны говорить, потому что у нас все уже кричат.

— Может быть, есть логика? В птицеводстве все нормально с импортозамещением, в свиноводстве более-менее тоже. Говядина, по сути, осталась единственным проблемным сегментом.

— Я скажу честно, если что-то и сокращать, то сокращать надо именно субсидии на краткосрочные кредиты: компании могут себе это позволить. Но нам самое главное, чтобы поддержка была равная для всех компаний: если ее убирать как инструмент поддержки — уберите вообще, это будет справедливее, чем одним давать, другим не давать. Нет никаких сомнений, что импортозамещение в свинине и курице — это огромный успех российской государственной политики. В овощах мы сейчас видим то же самое. Но по молоку, наверное, у меня нет уверенности в целесообразности импортозамещения, что при нынешних низких ценах стоит делать в России.

«Исходим из того, что никакого эмбарго не будет»

— Вы говорили, что деньги, привлеченные в ходе допэмиссии, будут направлены, в частности, на финансирование тепличного проекта в Тамбовской области. Изначально вы говорили, что строительство 100 га теплиц обойдется в 12 млрд руб., а позже сообщили, что 100 га будут стоить 24 млрд руб. Какова все-таки стоимость проекта?

— Точную цифру сейчас назвать невозможно. В настоящее время мы занимаемся проектированием, оно закончится летом, тогда выберем поставщиков. В зависимости от концепции проекта стоимость может быть очень разная. Дождемся лета, когда мы выйдем на совет директоров с этим проектом, после этого будут точные цифры.

— Почему выбрали для строительства первых теплиц именно Тамбовскую область? Раньше вы говорили, что в этом регионе власти оказывают хорошую поддержку агропроизводителям.

— Да, губернатор пообещал нам поддержку в виде субсидий из регионального бюджета дополнительно к федеральному. И плюс мы нашли участок, который идеален с точки зрения подключения к оптовому рынку электроэнергии. Все вместе это сделало Тамбовскую область приоритетной для нас. Но есть и другие области в Центральном федеральном округе, которые сделали нам хорошие предложения, и мы их тоже будем рассматривать для следующих теплиц.

— Если начнете строительство первой очереди летом, то когда завершите?

— В конце 2017 года, производство начнется уже в 2018-м.

— О тепличном проекте вы заявили в декабре 2015-го, почти сразу после введения Россией экономических санкций против Турции, которая была крупнейшим поставщиком помидоров на наш рынок. Запрет на турецкие помидоры подтолкнул вас к этому решению?

— Никакой нет связи. Когда принимаем инвестиционные решения, мы не рассчитываем на краткосрочные или искусственные меры. Окончательное решение мы приняли после того, как государство решило субсидировать капитальные затраты, что сделало эти проекты окупаемыми. Сейчас федеральный бюджет готов компенсировать до 20% стоимости строительства, плюс нам субсидируют процентную ставку по инвестиционным кредитам. Если не будет поддержки, эти проекты не окупятся.

— То есть продуктовое эмбарго, действующее с 2014 года, тоже не влияло на ваши стратегические планы?

— Не влияло. Может быть, для сыра, конфет, молока все это и важно, но для нас нет. Ни на сахар, ни на мясо все это не влияет. Мы исходим из консервативных расчетов, что никакого эмбарго не будет.

— Сейчас Владимир Евтушенков, для которого агросектор никогда не был профильным, купил огромный агрокомбинат «Южный». Вы считаете, это тоже никак не связано с санкциями?

— Он купил старые теплицы, которые давно построены. У них своя стратегия, они скупают разные сельскохозяйственные активы на юге страны. У нас своя стратегия: рынок дает возможность построить в России сотни гектаров теплиц, даже тысячи.

— Вы бы не стали покупать такой старый комплекс, не рассматривали его как вариант?

— Мы его смотрели еще два года назад, но решили не покупать.

— Инвестиции «Русагро» в проекты на Дальнем Востоке раньше оценивались в 60 млрд руб. Что включает эта сумма и не изменилась ли она?

— Это подсчет трех этапов развития проекта по производству свинины. Мы сейчас его проектируем, в конце лета планируем начать строительство первого этапа свиноводческого проекта. Стоимость первого этапа больше 20 млрд руб., из них 4,5 млрд руб. мы уже потратили. Дальше необходимо будет пройти сертификацию и получить доступ к китайскому рынку. Если китайский рынок откроется для нас до 2019 года, то в конце 2019 года мы уже выйдем на китайский рынок.

— Вы говорили, что будете туда привозить сотрудников из разных регионов, обучать местных специалистов и строить для них жилье. И жилье будете строить сами?

— Сами, но при помощи подрядчиков. Это не будет первым опытом строительства для нас: в этом году мы начнем строить жилье в Белгородской области. Строим малоквартирный дом в Волоконовке. В Белгородской области сейчас заканчивается проектирование, начинаем стройку. Это будут малоэтажные дома. Всего будет две очереди на 48 квартир. Мы начинаем сейчас строить первую очередь, как только она будет заселена, начнем строить вторую. Проект мы сделали единым, в следующем году такой же дом будет построен в Тамбовской области. Дальше будем строить по мере появления спроса. Естественно, будем строить довольно много в Приморском крае — там, по-моему, ситуация с жильем сегодня самая худшая.

— Это будет на балансе «Русагро» или станет отдельным бизнесом?

— Даже не могу пока сказать. Мы как «Русагро» построим и на определенных льготных условиях продадим нашим перспективным сотрудникам. Думаю, инфраструктуру нам на балансе оставлять смысла нет, так что потом сотрудники соберутся, сделают кондоминиум и заберут ее. У нас нет задачи заниматься обслуживанием этого. Наша задача — обеспечивать сотрудников хорошими условиями жизни, чтобы они сосредоточились на эффективной работе.

«У нас была валюта, наше серьезнейшее преимущество»

— В 2015 году компания «Русагро» приобрела 19,97% холдинга «Разгуляй» и его долг перед ВЭБом на сумму более 33,9 млрд руб. У сделки очень сложная структура: «Русагро» почему-то всю нужную сумму взяла в кредит у самого ВЭБа на 13 лет под 1% годовых, а взамен разместила 14 млрд руб. на депозите в ВЭБе. Кто придумал схему финансирования покупки «Разгуляя»?

— Это было решение правительства и ВЭБа. Мы здесь выступали как покупатели. И нам, и еще нескольким компаниям назвали условия, предложили сделать письменную оферту и задепонировать деньги. Мы все сделали, и мы выиграли.

— Всем были предложены одинаковые условия?

— Да.

— Вы были единственными согласившимися?

— Я не знаю. Но нас известили, и этот вопрос обсуждался несколько раз на правительстве. Потому что совет директоров ВЭБа — это правительство. И да, нас известили, что совет директоров принял решение о сделке с нами.

— Сумма этого депозита не была указана в предложении правительства?

— Нет. Если я правильно помню, там была сумма кредита. И мы выигрывали из-за размера депозита. То есть кто больше внес депозит, тот и победил.

— Можно ли сказать, что вам было тяжело выиграть, и была ли конкуренция высокой за него?

— Было очень тяжело. Во-первых, претенденты должны были иметь такой баланс, чтобы соответствовать кредитным требованиям ВЭБа и иметь возможность взять [на себя кредит в размере] 34 млрд руб. Второе, мы должны были в течение недели задепонировать сумму предложения. Мы предложили 13,9 млрд руб. и перевели их сразу. У нас была валюта до лучших времен, мы просто продали валюту и не брали никаких кредитов. Были деньги, и мы их быстро использовали — это было наше серьезнейшее преимущество. Но я знаю, что в переговорах участвовали не только игроки из сектора, были и крупные финансовые структуры. Мы не были уверены, что мы выиграем.

— Компания «АФГ Националь», которая тоже подавала заявку, жаловалась, что даже не получила ответа на свое предложение.

— Зачем давать ответ, если ваше предложение нехорошее? Был аукцион, компании дали заявки, и договор был заключен с компанией, которая дала самую большую цену. А уж как отвечает или не отвечает ВЭБ, я не могу комментировать.

— Аукцион был назначен после того, как вы и еще три человека от «Русагро» вошли в правление «Разгуляя». Один из источников газеты «Коммерсантъ» говорил, что якобы было поручение от премьер-министра Дмитрия Медведева провести сделку с «Разгуляем» «более открыто».

— Я ничего об этом не знаю. Но «Разгуляй» — это частная компания, и менеджмент назначается акционерами. Акционеры «Разгуляя» на тот момент решили, что будет правильно ввести в правление наших сотрудников. И мы не стали отказываться. Но это не имеет никакого отношения к сделке с ВЭБом.

— А 19,97% материнской компании «Разгуляя» вам зачем?

— Нам они абсолютно не нужны. Просто был один пакет [вместе с интересующими «Русагро» предприятиями «Разгуляя»].

— То есть потом материнская компания банкротится, видимо, и вы ее просто спишете?

— Да, ликвидируется. Как и часть долга, который к нам не вернется.

— И это какая часть?

— Мы не знаем, какие цены будут у заводов. По мере продажи все будет к нам приходить.

— Насколько вы увеличили мощности по сахару в результате сделки?

— Пока из сахарных заводов «Разгуляя» мы купили только три. Купим ли еще, не знаю, но могу сказать, что об одном заводе мы думаем.

Мы купили 34 млрд руб. долговых требований к «Разгуляю». Теперь мы предложили «Разгуляю» вернуть нам деньги, что возможно сделать, только распродав активы. И «Разгуляй» сейчас продает все свои активы.

Часть активов уже продана. Из них мы купили на сегодня три сахарных завода, завод в Воронеже, который занимается переработкой гречихи и «геркулеса» и владеет 84 тыс. га земли в Белгородской, Курской и Орловской областях. Вся эта земля — свеклосахарные зоны заводов, которые мы приобрели. Заводы находятся в техническом состоянии, которое не соответствует нашим стандартам, и нам придется, конечно, инвестировать и в них, и в развитие сырьевой базы. Так вот, исходя из реальных, а не проектных цифр, мы прибавили примерно 35% мощностей по производству сахара. Это дает нам примерно 19% мощностей по производству сахара в России.

— То есть вы выходите на второе место после «Продимекса» и оставляете позади «Доминант»?

— Да. Но «Доминант» не так уж далеко — они тоже увеличивают мощности. Они кстати тоже купили у «Разгуляя» Шипуновский элеватор в Алтайском крае. Может быть, они что-то еще купят, хотя вроде нет.

«Просто поддерживаю приятных мне людей»

— В начале года стало известно, что вы инвестировали $500 тыс. личных средств в российскую компанию Genotek, занимающуюся ДНК-тестами. Вы говорили, что и сами пробовали продукты компании. Если не секрет, какие именно?

— Я сделал полное секвенирование своего генома, я знаю теперь все свои кислоты, все предрасположенности к болезням, вероятности смерти от разных ситуаций, наиболее подходящие мне продукты питания и виды спорта. Также сделал анализы своим детям.

— Стали заниматься новым спортом после этого?

— Нет. Просто удовлетворил свое любопытство.

— Но есть американская 23andMe, с которой Genotek брала пример, создавая компанию. В 23andMe инвестировал Юрий Мильнер, например, почему вы решили вложиться именно в Genotek?

— Я делал исследование в 23andMe тоже. Все компании этой ниши делают свои тесты примерно одинаково, но Genotek делает их гораздо подробнее. У компании был новый раунд инвестиций, они искали капитал для покупки современной машины по автоматическому секвенированию. И я наряду с другими инвесторами поучаствовал в этом.

— Это был ваш первый опыт инвестирования в стартап?

— Нет, далеко не первый. У меня большой был опыт, и в основном негативный. Потому что венчур — это очень рисковая тема.

— А положительный опыт, с удачным выходом из проекта, был?

— Нет, не было.

— У вас есть какая-то стратегия инвестирования?

— Скорее нет. Я к этому отношусь как к удовлетворению своего любопытства. У меня нет времени заниматься этим профессионально, потому что я очень занят в «Русагро». Но я иногда поддерживаю приятных мне людей и хорошие идеи.

— В какие компании вы, например, инвестировали?

— Я являюсь акционером Т8 — это крупнейшая в России компания по цифровой печати по требованию маленькими тиражами с низкой себестоимостью. Любой может заказать там печать книги. Полтора года назад я вложил 100 млн руб., у меня менее 10% этой компании. Ориентир для компании — успешная модель международной компании Ingram.

— Надеетесь заработать на этом?

— Нет, я просто поддерживаю приятных мне людей и хорошие идеи.

Источник: rbc.ru