Николай Лычев стал частым гостем в столице Черноземья. Воронежским журналистам запомнилась его лекция на февральском «Бале прессы» о том, как делать медийный бизнес на независимости. Мы встретились с самым известным агрожурналистом страны в отеле «Марриотт», где он выступал на отраслевой конференции. Речь зашла, разумеется, о надоях, кормах и вкусной и здоровой пище.

– Николай, между уходом Алексея Гордеева с поста губернатора Воронежской области и до назначения его вице-премьером прошло полгода. И в это время здесь, у нас в Воронеже, упорно ходила инсайдерская информация, что Алексей Васильевич станет не только вице-премьером, но и одновременно министром сельского хозяйства. Но министром, вопреки ожиданиям, стал глава Россельхозбанка Дмитрий Патрушев. Не кажется ли вам, что Патрушев поставлен в некий противовес более опытному Гордееву? Зачем все это делать с точки зрения руководства страны и правительства и что нам это несет? «Нам» – это сфере российского АПК.

– Подобная конфигурация управления отраслью – профильный вице-премьер плюс министр сельского хозяйства – у нас сложилась впервые за много лет. Такая модель была, пожалуй, только в 1990-х годах, когда профильный «вице» отвечал за отрасль, но не всегда был одновременно министром – как покойные Владимир Щербак или Александр Заверюха. Последними курирующими АПК вице-премьерами были Виктор Зубков и Аркадий Дворкович. Но ни тот ни другой не отвечали за одну лишь агропродовольственную отрасль или в основном только за нее. Помимо кураторства АПК, у обоих был большой неаграрный функционал – особенно у Дворковича, отвечавшего чуть ли не за все, от нефтянки до электричек.

У Алексея Гордеева основные обязанности связаны как раз с сельским хозяйством и продовольствием. Когда состоялись назначения и его, и Дмитрия Патрушева, многие заговорили, что возникнет частичное дублирование функционала вице-премьера и министра. На самом деле дублирования нет и, я надеюсь, не будет.

Чтобы читателю было понятнее, я бы условно сравнил нынешнее разделение обязанностей с корпоративным управлением. Гордеев – это глава «совета директоров», представляющий интересы правительства, а Патрушев – «генеральный директор» или, если хотите, «главный исполнительный директор», СЕО. На первом – стратегии, на втором – оперативное управление: посевная и уборочная кампании, решение вопросов с кормами, с привлечением новых инвесторов и т. д. А основной функцией Гордеева в плане модерации отрасли будет фактический перезапуск системы господдержки сельского хозяйства, в которое государство уже инвестировало очень много денег и хочет инвестировать дальше. В 2020 году закончится действие нынешней федеральной госпрограммы развития сельского хозяйства. Она, как публично уже заявлял Гордеев, устарела и неактуальна.

Перезапуск – это фактически написание и введение в действие принципиально новой идеологии развития сельского хозяйства. Нынешняя, к сожалению, действительно безнадежно устарела, причем не год и не два назад, а чуть ли не на стадии принятия.

– Почему?

– Действующая госпрограмма и принятые в ее развитие законные и подзаконные акты ориентированы на идеологию импортозамещения. Что подразумевает, прежде всего, органический рост производства разных видов сельхозпродукции, в том числе отраженных в другом программном документе – Доктрине продовольственной безопасности, принятой при президентстве Медведева. Там записано, сколько мы должны производить мяса, молока, зерна, картофеля и так далее в процентах от внутреннего потребления. Дело в том, что АПК этот этап преодолел: замещение импорта основных для страны продуктов питания – от пшеницы, масла и сахара до мяса и молока – уже произошло либо в основном произошло. Либо, как на рынке овощей, произойдет в ближайшие два-три года. Все это мы производим сами. Поэтому сейчас главное направление дальнейшего развития, если мы не хотим свалиться в стагнацию и спад, – это обеспечить переход к экспортоориентированной модели и к лидерству по издержкам производства. Это несколько другая тема, но сейчас главное – не цена на пшеницу или на мясо и не объемы продаж у наших агрокомпаний. Главное – это даже не формальная рентабельность сельхоздеятельности, которую считает Росстат.

– Тогда что же главное?

– Еще раз повторю, главное сейчас – лидерство по затратам и издержкам. Когда вы конкурируете на внутреннем рынке с вашими же коллегами, а импорт у вас «выключили», то, конечно, можете особо не считать этих издержек, потому что кроме вас нет альтернативных поставщиков. А вот когда вы выходите на мировой рынок, тогда можете быть неконкурентоспособны ни по качеству, ни по затратам. Вот с этими двумя вещами у нас очень большие проблемы. Задачей Гордеева, как я ее вижу, будет переориентация отрасли на новую парадигму развития, связанную с увеличением экспортного потенциала. Напомню, власти ставят задачу роста экспорта агротоваров и продовольствия в 2,5 раза. Сейчас у нас пройдена стадия первоначального накопления объемов производства, накопления капитала и инвестиций в АПК. Модернизировано или построено заново много новых предприятий, которые сейчас постепенно выходят на проектные мощности. Теперь они должны расти и зарабатывать дальше, не замещая недостающие объемы на российском рынке, а вывозя излишки на экспорт. И вот это задача идеологическая. Это по-хорошему не задача министра. Должен быть один человек, который именно эту задачу решает, не отвлекаясь на оперативные вопросы. Никакого противоречия, о котором вы спросили, я здесь не вижу.

– Не противоречие, а противовес.

– Нет и противовеса, это взаимодополнение. Во всяком случае, так задумано. Другое дело, что министром впервые не только в отрасли, но и, наверное, в стране назначен человек, не имеющий опыта госуправления. Это то, что в пассиве. Однако принято такое решение, какое принято. В активе у него достаточный опыт управления профильным государственным банком, который, наряду со Сбербанком, является основным инструментом финансирования текущей и инвестиционной деятельности в сфере сельского хозяйства. Очень важно, что он на момент назначения уже был хорошо знаком с отраслью, а не просто пришел со стороны, как когда-то Николай Федоров. Помню, после назначения последнего нам пришлось объяснять участникам отрасли, кто это вообще такой. Но банк – это все же не министерство, и Дмитрию Патрушеву нужно будет ко многому привыкнуть и многому научиться, чтобы состояться как министр, как государственный служащий, управляющий небольшим и не самым важным, но одним из самых сложных министерств в стране. Напомню, средний срок работы министра сельского хозяйства России на своей должности – около трех лет, если считать с первого постсоветского главы ведомства Виктора Хлыстуна. Это очень немного. Исключение составлял только Алексей Гордеев, проработавший министром почти 10 лет. Должность министра сельского хозяйства очень сложна, эмоционально затратна, требует большого числа личных и профессиональных качеств. И поэтому я вижу Гордеева как некоего ментора, куратора отрасли. Мы видим, как в Минсельхоз назначаются люди, работавшие с Гордеевым, – это заместители министра Елена Фастова и Максим Увайдов. С другой стороны, еще одним замминистра назначен банкир Дмитрий Сергеев, который работал первым заместителем Патрушева в Россельхозбанке. Сергеев не имеет опыта работы в отрасли, но он является хорошим менеджером по бюджету и финансам, а главное, ему доверяет министр. И отчасти осталась еще команда предыдущего министра Ткачева, но идет явное обновление руководящего состава министерства.

– В прошлом году наделал много шума в профессиональной среде ваш пост, где главным тезисом было, что государственные субсидии тормозят приход в АПК «умных», частных денег, а вместе с ними и новых технологий. Вы и вправду считаете государственные деньги «глупыми», достойными только того, чтобы их разворовывали?

– Я не считаю государственные деньги однозначно «глупыми» или частные деньги – однозначно «умными». Но при этом никто не отменял понятия smartmoney. У этого понятия нет краткого содержательного перевода на русский, а прямой перевод – «умные деньги» – по сути мало что объясняет. Если ваши инвестиции – smart, то это не те деньги, которые пришли для того, чтобы рассовать их по карманам (счетам) и обналичить в какую-нибудь из офшорных юрисдикций. Smartmoney преумножают и воспроизводят капитал, привлекают «умных» соинвесторов с долгосрочными стратегиями, мотивируют разработку новых прорывных технологий, создают, если хотите, общественное благо в широком смысле. А процентный доход, маржа, прибыль, – вот это вот все, что у нас принято считать главной задачей бизнеса, – это просто одна из задач «умного» инвестирования. И с этой точки зрения, – не важно, о какой отрасли мы говорим, – частные деньги при прочих равных и в любой стране мира эффективнее. Потому что грамотный инвестор хочет как минимум капитализировать и продать бизнес, ну или передать по наследству либо выйти из него с прибылью и инвестировать куда-то еще. У нас так сложилось, что основной инвестор в экономику вообще и в АПК в частности – это государство. Свободных частных денег в стране, по сути, и нет. То есть, если посмотрим на сумму субсидированных кредитов, на сумму нефинансовых мер, которые вкладываются в отрасль, в том числе на региональном уровне, мы понимаем, что именно государство – основной инвестор в отрасль. Это не хорошо и не плохо. В нынешней политической и общественной парадигме по-другому просто не может быть. Я очень надеюсь, что в обозримом будущем многое изменится, но пока наша стадия – это госкапитализм.

– Государство-инвестор. Какие это, по-вашему, несет риски для АПК?

– Если говорить прямо и упрощенно, это риск остаться с таким сельским хозяйством, которое не только не в состоянии кормить страну, но и само нуждается в спасении. Вы помните сельское хозяйство времен позднего СССР? Неконкурентоспособное, с продукцией низкого качества, с искаженной структурой размещения производств, полностью подсаженное на тяжелый наркотик в виде невозвратных государственных дотаций. С середины 1980-х годов, когда кончились нефтяные сверхдоходы, это чуть не погубило наш аграрный сектор и, прежде всего, животноводство. Очень неплохо, что государство сейчас политически защищает отрасль и, пока есть возможность, активно инвестирует в нее – кстати, намного более осмотрительно, чем советские власти.

Плохо, что это не способствует конкурентоспособности и что в агросекторе все больше не заработанных, нерыночных прибылей, которые формируют субсидии, дотации и прочие прямые выплаты. Например, нужно ли дотировать капзатраты (САРЕХ)? Те же теплицы или молочные комплексы? Я считаю, что нужно. Но это не отменяет того факта, что бизнес уже психологически ориентирован на обязательную модель прямой господдержки. При всей ее необходимости это развращает предпринимательский класс, воспроизводит рентное, а не предпринимательское сознание. Чуть ли не общим местом является мнение, что-де ни в одной стране мира сельское хозяйство не существует без прямой государственной поддержки. Это неправда: есть страны, в которых почти нет господдержки сельского хозяйства в той форме, в которой она есть у нас. Это, например, Канада, Австралия, Новая Зеландия – кстати, одни из наиболее конкурентоспособных аграрных стран мира. А наш основной риск в том, что рано или поздно у государства деньги кончатся либо их станет меньше. Их уже становится меньше, по большому счету. Простой пример. В 2018 году в федеральном бюджете изначально было заложено 230 с лишним миллиардов рублей на госпрограмму сельского хозяйства. Вроде бы, не так мало. Но не будем забывать про расходы на обслуживание текущих кредитов, на госуправление и т. д. – по всем таким статьям набегает свыше 80 миллиардов рублей. Чистый условный остаток получается не таким уж убедительным – 150 миллиардов. Вот что я имею в виду, когда говорю, что денег становится все меньше. И потом, поток государственных денег не перекрывается волной частных инвестиций, которые должны были бы вырасти.

– Какой нужно из этого извлечь урок? Как отток частных инвестиций превратить в приток? Что нужно поменять?

– Это большой политический вопрос изменения парадигмы работы всей властной вертикали. Назрела масса проблем в сфере экономики, которая уже почти 10 лет не растет либо стагнирует. И сельское хозяйство – только одна из производных макроэкономики. Так называемая проблема диспаритета цен – она же давно актуальна, но нерешаема на уровне Минсельхоза или вице-премьера. Другая проблема – сельскохозяйственная отрасль закредитована. Более 2,2 триллиона рублей составляет ее кредитный портфель. И дело не в том, что это много: это значит в том числе и то, что в АПК активно вкладывались как бизнес, так и госбюджет. Однако беспокоит, что в этом общем портфеле много плохих кредитов, которые обслуживаются нерегулярно либо не обслуживаются вообще, много и токсичных активов. Рано или поздно эту проблему придется решать, но по понятным причинам никто не хочет за нее браться. Для этого нужна большая политическая воля, но сейчас она выражается, по сути, в другом: оставить все как есть, а там видно будет.

– Как я понимаю, вы говорите сейчас не о сельском хозяйстве, а об экономике в целом.

– Да. Темпы роста нашего АПК чуть выше – 1,5–2% в год, в 2018-м будет до 1%. Но отрасль могла бы расти быстрее, а для этого нужно вернуть страну к экономическому росту, внутренних источников которого в России уже не осталось. В макроэкономической, политической, правоохранительной и судебной сферах нужно предпринять ряд болезненных реформаторских действий, на которые, на мой взгляд, нынешняя власть не решится. Именно поэтому говорить о том, что сейчас что-то кардинально изменится в отрасли сельского хозяйства, я бы не стал. Даже назначение тех фигур в новом правительстве, которые мы увидели, это четкий знак того, что ничего кардинально меняться не будет. То же возвращение Алексея Гордеева отраслевое сообщество восприняло с надеждой и одобрением. Я тоже считаю это назначение удачным, но это не значит, что пришел какой-то новый Столыпин. Да, это опытный в делах АПК и уважаемый в отрасли человек, но не реформатор, меняющий общие правила игры. Гордеев – рационализатор, который будет подстраивать будущую новую государственную программу под майский указ президента, в частности, предполагающий рост аграрного экспорта с $20 млрд сейчас до $45 млрд к 2024 году. И даже Гордеев дипломатично признал, что сделать это будет очень непросто, но возможно при подходящих условиях.

– Это очень амбициозно, но насколько, на ваш взгляд, реально?

– Я бы ответил так: «Скорее, реально, чем нереально». Другой вопрос, за счет чего?

– ОК. За счет чего?

– В структуре нашего агроэкспорта доминирует зерно. На втором месте рыбные ресурсы, что фактически то же самое, что добыча полезных ископаемых. Просто это не ископаемые, а водные биоресурсы. Там, как и в зерновых, нет добавленной стоимости, которая как раз создается закупщиками нашей рыбы: она потом возвращается сюда же из, скажем, Китая в виде какого-нибудь филе минтая. Третье место в агроэкспорте – растительное масло, где добавленная стоимость минимальна. Основную маржу при переделе этой продукции тоже делаем не мы, а та же Турция. Мы экспортируем так называемое сырое наливное подсолнечное масло, которое турки перерабатывают в готовый продукт, фасуют и продают. На эти три продукта приходится 70% экспорта АПК в стоимостном выражении. Вопрос: нужно ли масштабировать такую структуру экспорта? Я бы сказал, что вряд ли нужно – в том числе потому, что вывоз этих товаров хорошо развит, он продолжит расти и без дополнительной господдержки. Сейчас основной задачей для АПК должно стать увеличение добавленной стоимости, ее генерация здесь, внутри страны, и вывоз за границу продуктов с высокой добавленной стоимостью. И получение за счет этой добавленной стоимости дополнительный выручки и прибыли. Вот за это стоит побороться.

– То есть вместо зерна мы должны экспортировать муку, а вместо замороженной рыбы – консервы?

– Не вместо, а вместе, в дополнение. Не нужно переоценивать возможности наращивания экспорта муки, тех же мяса или мясных продуктов, мясных изделий, а тем более – небольших товарных групп типа мороженого, вологодского масла или башкирского меда. То есть того, что мы называем уже пищевой продукцией. Исторически Россия – поставщик на мировой рынок первичных товаров, будь то нефть, газ, зерно или рыба. Не сжиженный природный газ, а обычный природный газ из трубы. Не светлый или хотя бы темный нефтепродукт, как делает Белоруссия или Саудовская Аравия, а именно сырая нефть. Так же и в сельском хозяйстве – не мука, а зерно, потому что это выгоднее. Потому что есть такая мировая биржевая культура – пшеница. Так же, как соя, подсолнечник или сахар. Обязательно нужно вывозить больше именно продовольствия, но было бы ошибочно делать на него основную ставку. Я, например, не верю в идею кардинального роста экспорта муки. Потому что экспорт муки – это очень маленький мировой рынок, и многие потребители – низкоплатежеспособные, слабые в финансовом отношении страны, те же республики Средней Азии. Там всегда слабый спрос, отсрочки, очень небольшие по сравнению с зерном объемы, чтобы говорить о каком-то большом тренде роста вывоза муки. Я не верю и в то, что Россия сможет экспортировать партии мясных изделий, сравнимые со странами-лидерами в этом направлении – такими, как Бразилия. Да, будет рост. Определенное место мы будем занимать, но конкурировать с ключевыми экспортерами – вряд ли. Более реальная задача – в ближайшие годы суметь вывести на внешний рынок излишки своего производства, прежде всего мяса птицы и свинины. В стране уже явное перепроизводство мяса птицы, и мы вот-вот подберемся к перепроизводству свинины.

– А что вы скажете про экспорт сахара?

– Это как раз продовольственный товар, там есть добавленная стоимость. Но его экспорт за последние два года вместе с производством вырос резко, быстро и в значительной степени неожиданно. Не хочется, чтобы то же случилось с мясной отраслью. В прошлом сезоне (2017/18) мы вывезли примерно полмиллиона тонн сахара при производстве 6,6 млн тонн. Для чиновников это просто отлично – вот он, новый рекорд! Но эти объемы нас просто душат, потому что мало кто на них зарабатывает: в стране классическое перепроизводство сахарной свеклы и сахара, которое повлекло за собой ценовой обвал.

В течение сезона были периоды, когда цены на сахар падали в два раза. В этом году мы можем снова произвести 6,2–6,3 млн тонн сахара при потреблении 6 млн тонн. С учетом того, что есть запасы предыдущего года, а в мире сахар дешевеет с осени 2016-го, часть производителей просто не переживут нынешний год. И, конечно, снова очень больно будет тем сельхозпроизводителям, которые делают ставку на свеклу. Мы снова посеяли много сахарной свеклы вместо того, чтобы заметно сократить свекловичный клин и хоть как-то удержать цену. Этой культурой аграрии заняли 1,14 млн га – меньше, чем год назад (1,19 млн га), но больше рекомендованных Минсельхозом 1,09 млн га. То есть практически столько же, сколько в прошлом году. Хорошего спроса на будущий излишек не будет, и нормальной маржи тоже, зато с рынка постепенно уйдут так называемые стихийные свекловоды. То есть те, кто не встроен в логистику и перерабатывающие схемы сахарных заводов. Именно эти стихийные свекловоды и формируют этот ажиотажный тренд. Постепенно останутся только те, кто заключает фьючерсные контракты с сахарными заводами на сдачу крупных объемов в строго определенное договором время и строго определенных объемах. Это вопрос зрелости рынка. Сахарная свекла становится все более профессиональной агрокультурой. Неплохой в плане диверсификации бизнеса, но только для тех, кто на ней специализируется и имеет гарантии сбыта и по заранее оговоренной формуле цены.

– В Черноземье подсолнечник является самой рентабельной массовой агрокультурой, и проблем со сбытом, как на свекле, нет. Вы считаете рынок масличных скорее зрелым или скорее стихийным? И когда в этой подотрасли наступит баланс?

– Смотря что называть балансом. Пока баланс производства в пользу сельхозпроизводителей: переработчики маслосемян «съедят» весь подсолнечник по любой цене просто потому, что их мощности по выпуску масла заметно превышают урожаи масличных. А все излишки масла уйдут на экспорт: вы помните, что оно – номер два в структуре вывоза агротоваров.

– В плане объемов у нас здесь тоже все в порядке?

– С объемами у нас вообще отлично: мы научились производить много продукции – в последние годы все время отчитываются о каких-то рекордах. Здесь по урожайности рекорд, там по площадям рекорд, а вот здесь по объему производства сахара рекорд. Но мы как-то ставим очень много рекордов и очень немного на них зарабатываем – достаточно сказать, что выручка растениеводов в прошлом году почти не выросла, несмотря на рекордные урожаи, а прибыли повсеместно снизились. Но сельское хозяйство – это же не олимпиада с медалями! Это, прежде всего, экономика, а не объемы производства некоего «вала». Но у нас, к сожалению, все еще мыслят валовыми объемами. Это рудименты советского мышления. Я напрягаюсь, когда начинают называть какие-то большие цифры, которых нам надо достичь в ближайшие годы. Не последние в стране и отрасли люди, скажем, говорили: «Мы можем производить 200 млн тонн зерна и больше». А зачем? Вы хотите, чтобы аграрии перестали на нем зарабатывать, как в прошлом году на сахарной свекле? Вы хотите, чтобы цена упала ниже плинтуса? А еще нам говорят, что надо ввести в севооборот минимум 20 млн га, которые сейчас не используются. А вы считали, сколько это будет стоить? Вы знаете, во что это обойдется нашей сельхозиндустрии? У вас есть какие-то балансы и расчеты, как эти гектары будут использоваться, какую продукцию на них производить, куда и кому продавать, какой получать доход? Я таких расчетов не видел, а вот экономически безответственных заявлений слышу достаточно. Это политические лозунги, это лоббистские заявления, которые позволяют увеличивать бюджет государственной поддержки без дальнейшей ответственности за судьбы конкретных производителей, в том числе в вашем, Черноземном, регионе. Аграриев, которые, поверив в государство и получив какие-то небольшие субсидии, будут получать продукцию, которая рынку в таких объемах реально не нужна. И вот, мне кажется, в планах наших регуляторов, в том числе Алексея Гордеева и главы Минсельхоза, сделать так, чтобы агробизнес стал отраслью с увеличивающейся доходностью и лидером по затратам в сравнении с тем, что есть сейчас. Слишком дорого производить товар, который не пользуется спросом. Пора от этого отвыкать. У нас все же рынок, а не коммунизм.

– В Воронежской области мне приходилось сталкиваться с недружественными поглощениями средних хозяйств крупными агрохолдингами. Делалось это при активном участии местных властей. Как вы думаете, сельхозземли в России – это хорошо защищенный актив?

– Конечно, это незащищенный актив. Так же, как в России, наверное, сложно найти какой-то на 100% защищенный в правовом плане бизнес, но это мы спишем на особенности операционной работы в нашей стране. Рынок становится более зрелым, но прозрачность оставляет желать лучшего, как и в целом на российском рынке недвижимости. Перестают совершаться сделки от нескольких десятков тысяч га и выше – они, наоборот, теперь более дробные. Сегодня обычная сделка – тысяча, две, три тысячи га. Я имею в виду земли, которые приватны, обрабатываются и генерируют доход, а не, например, паи. Пай, по большому счету, это вообще не актив, потому что у инвестора нет над ним полного контроля. Основные игроки на агроземельном рынке в общем-то сложились. Мы видим некое насыщение, видим рост цен на землю в Черноземье. Так как спрос оказался под давлением вот этой второй хайповой волны в сфере агробизнеса, связанной с контрсанкциями в 2014–2015 годы. Но в отличие от девяностых и нулевых, когда была первая волна инвестирования в сельхозземли, мы видим сложившихся игроков на рынке, поэтому соотношение долей лидеров на рынке сельхозземель меняться по большому счету не будет. Лидеры будут постепенно расти, могут появиться и новые сильные региональные игроки. Но во все эти процессы будут вовлечены в основном действующие земельные банки (слияния, поглощения, обмен): новых ликвидных участков на рынке уже мало и в перспективе будет еще меньше.

– От экономики АПК хочу перейти к теме уклада сельского жителя. Российский АПК, если брать по рублевой отдаче с гектара, низкоэффективен. И одна из причин – человеческий фактор. Как добиться престижности профессии агрария, чтобы народ на селе был обеспечен высокооплачиваемой работой и не пил?

– Просто нужно бросить пить и научиться хорошо работать. Ну а если серьезно, то показатели эффективности бизнеса, в том числе выручка с гектара, зависят и от «качества» людей как работников. Жизненно необходимо, чтобы не происходило дальнейшей быстрой урбанизации, чтобы на селе оставались качественные кадры, а те, кто остается, могли здесь комфортно жить и работать. Конечно, по эффективности наш агробизнес отстает от западного, но вместе с тем за прошедшие рыночные годы совершен большой скачок вперед. Пройден большой путь, который нынешние развитые экономики проходили многие десятилетия. Мы его прошли за 20–25 лет. Даже по росту урожайности зерновых можно проследить, как далеко мы продвинулись.

– Сколько себя помню, в российских СМИ, литературе и шире – в российском сознании живет штамп о неизбежности и пагубности миграции из села в райцентр, из райцентра в областной центр и так далее. Земля пустеет…

– Я сейчас не готов оперировать цифрами, сколько людей на селе было, стало и сколько будет. Я бы говорил о качестве того персонала, который остается на селе, не о количестве, а именно о качестве. С количеством все более-менее в порядке. Сельского населения в процентном отношении к городскому у нас даже больше, чем в странах-конкурентах. Другое дело, что мы наблюдаем продолжающуюся на протяжении многих лет деградацию основных компетенций в агросфере. Очень трудно найти человека, который может качественно убирать, сеять, ухаживать за скотом, не говоря о том, чтобы управлять фермой или сельхозпредприятием. Большой не снижающийся дефицит управленческих кадров, линейного персонала и профессий, требующих каких-то специальных знаний, таких как механизатор, ветеринар или зоотехник. Часто слышим от инвестора, что людей много, а хорошо работать могут всего несколько человек. Идет деградация сельской среды, сельского социума, который превратился в такую социальную полусферу, которая находится, скорее, на уровне 20 века, чем на уровне 21-го. Я вижу инфраструктурную деградацию российской деревни и ее опустошение. И вот так же, как идет утечка мозгов из России, так идет утечка мозгов и рабочих рук из села в города либо на отхожие заработки. А в приграничных регионах – в Польшу, Белоруссию, Китай и так далее. Это большая беда.

– При этом мы завозим на село, прежде всего в овощеводство, огромное количество мигрантов из Средней Азии. Узбеки собирают помидоры, а русские рядом спиваются. Потому что их на эти условные помидоры на работу не берут.

– Благодаря предвыборным дебатам мы знаем, что в совхозе у Грудинина средний узбек собирает за один час чуть ли не в два раза больше клубники, чем один русский. Так еще они не пьют, не курят, не безобразничают и вообще молодцы.

– А вокруг село русское полностью пьяное.

– А вот это другая проблема. Это долго можно говорить. Философский вопрос, как мы дошли до такой жизни. Но если встать на позицию инвесторов, то им можно только посочувствовать. Что делать с этими всеми деградирующими местными людьми? Как поручать им все более усложняющуюся технику? Как правило, это невозможно. Есть кстати, регионы, где с кадрами более-менее неплохо. К благополучным в кадровом отношении относятся некоторые регионы Черноземья, и в первую очередь Белгород. На юге, в Краснодаре, тоже с этим нет таких проблем, как в не-Черноземье или Приволжье. Там идет отток кадров из села в большие индустриальные центры, в города-миллионники. У уехавших нет мотивации возвращаться в деревню. Дороги плохие, интернета нет… Людям же нужен не столько большой рубль, сколько инфраструктура – социальная, инженерная, торговая; им нужны дискотеки, хорошие магазины, аптеки. В конечном итоге, им нужно что-то похожее на городской стиль жизни. И вот инвесторам в этом смысле не позавидуешь. Инвестор вынужден по сути сокращать рабочие места. Во-первых, потому что идет автоматизация производств, а во-вторых, потому что часть персонала, который он использует, – и это не обязательно узбеки или китайцы, – но это персонал, привлеченный со стороны. А местное население, которое не обладает какими-то специальными навыками, в лучшем случае привлекается на сезонные работы.

– «Абирег» – это макрорегиональное черноземное издание, и было бы любопытно поговорить о том, как смотрятся наши пять, в общем-то аграрных, областей из Москвы. Какие из регионов вам кажутся наиболее перспективными в плане инвестирования в региональный АПК?

– Если говорить о среднесрочном будущем, то в агросфере самые перспективные регионы Черноземья – это Воронеж и Курск. Это регионы с достаточно высокой базой, но тут самые большие качественные и не до конца освоенные земельные активы. Земля наряду с водой – это ключевые ресурсы для производства продукции как растениеводства, так и животноводства. Оба региона еще не до конца проинвестированы. Воронеж получил больше инвестиций в АПК, особенно при губернаторе Гордееве, но эти инвестиции еще не дали своего полного кумулятивного эффекта. Думаю, в ближайшие 5-7 лет, если все будет хорошо или хотя бы как сейчас, то именно в Воронеже и Курске будет назревать и созревать самый успешный, крупный, ликвидный агробизнес.

– С высокой базой показывать рост значительно труднее, чем с низкой. Ждете ли вы быстрого роста от тех, кого у нас принято числить в отстающих?

– Есть регионы с эффектом низкой базы, соседствующие с Черноземьем, в которые сколько ни проинвестируй, уже будет рост – это Брянск и Орел. Брянск – отдельный разговор, потому что там многое зависит от единственного по сути крупного стратегического агроинвестора – «Мираторга». Орлу, к сожалению, не везет с руководством. Брянску тоже мало везет, но все же не настолько.

После Егора Строева в Орловской области часто меняются губернаторы, в адекватности некоторых из них я, честно говоря, сомневаюсь. Это досадно, потому что в регионе отличные земельные угодья, но они не имеют постоянного хозяина, инвестора. И у меня впечатление, что инвесторов там не очень ждут, не очень приветствуют. Потенциал региона не используется даже вполсилы. Потенциал Орла гораздо больше, выше: чернозем, логистическая доступность, относительно близко огромный рынок – Москва. В Орловской области могли бы развиваться земельные операторы, которые производят продукцию растениеводства, продукцию первых переделов. Там хорошие перспективы развития молочного животноводства, неплохие перспективы для производства мяса и мясопереработки. Минус Орловской области – недостаточная платежеспособность населения, которое не настолько состоятельно, как население той же Воронежской области. Но, тем не менее, есть потенциал в сфере растениеводства и животноводства, который не до конца используется. Это вопрос правильного администрирования инвестиционных процессов, которыми пока мало кто занимается на самом деле.

– Еще два региона образуют север Черноземья – Тамбов и Липецк. Каким видится их агропотенциал?

– Тамбов – хороший регион для производства продукции растениеводства, в том числе картофеля. Там уже посложнее с землями, но земли тоже неплохие. Липецкая область – небольшой регион, где, мне кажется, нормально работает и живет такой своеобразный местный агроуклад. Я бы сравнил отчасти Липецкую область с Тульской, где больше местных небольших независимых хозяйств, чем каких-то крупных инвесторов. Ну а, например, группа «Черкизово» давно работает и много вложила в Липецкую область. Там, конечно, регион своеобразный в том смысле, что во многом его экономический профиль формирует Новолипецкий меткомбинат и связанная с ним бизнес-империя. Я не вижу, честно говоря, возможностей и необходимости прихода в Липецкую область каких-то новых инвесторов, чтобы условный «Мираторг» там взял и развернул что-то масштабное. Там есть региональная поддержка, в том числе инфраструктура, неплохие дороги. Там губернатор Олег Королев, профессиональный аграрий, с 1998 года работает, регион хорошо знает.

– По большинству показателей в сфере АПК в Черноземье есть один ярко выраженный лидер – Белгородская область. Если ты первый, то какие вызовы тебе нужны, чтобы двигаться дальше? И, как вы думаете, способны ли соседи догнать белгородцев?

– Губернатор Евгений Савченко – один из основателей агрохолдингового уклада в России. А Белгородская область – это регион, который давно насытился агроинвестициями и уже экспортирует инвестиции. Пример – то же «Приосколье», которое инвестировало в строительство нового предприятия «Алтайский бройлер». Белгород, пожалуй, самый зрелый регион с точки зрения развития сельского хозяйства. И сейчас там смотрят дальше. Они уже смотрят на то, что делать с теми отходами жизнедеятельности животных, которые образуются в регионе. Это же очень большие объемы. Белгород реализует региональную программу развития производства биогаза, есть программы по развитию альтернативных видов сельского хозяйства, таких как, например, рыбоводство. Биогаз, теплицы, рыба – это новые направления в местном АПК. Если кто-то способен в чем-то догнать Белгород, это, разумеется, Воронеж, который начал свой раунд агроинвестиций лет на 15 позже, чем Белгород. И в этом смысле завтрашний Воронеж – это сегодняшний Белгород. При условии, что Александр Гусев, который пришел после Гордеева, будет уделять такое же внимание развитию сельского хозяйства. Конечно, такое трудно представить. По уровню связей, компетенции, по желанию и мотивации Алексей Гордеев вне конкуренции. Но Гордеев дал такой большой импульс области, что в любом случае будет давать свой эффект еще много времени. Должно пройти от 3 до 5 лет, чтобы все заложенные Гордеевым проекты как следует развернулись и вышли на запланированные мощности.

– Николай, вот к вам приходит абстрактный банкир или там нефтяник и говорит: «У меня есть свободные 10 миллионов долларов, хочу заняться агробизнесом, нравится Черноземье. В какой регион мне зайти и какое занятие выбрать, что выращивать?» Что бы вы ему посоветовали?

– Первое, что бы я посоветовал, если он банкир, – хорошо подумать, прежде чем заходить в АПК. Сейчас не самое хорошее время для входа новых инвесторов – не только в агро-, но и вообще в бизнес. Сокращается доступ к кредитным ресурсам, дорожают «входные билеты» на разные агрорынки, будь то сыры, мясо, земля… Но если условному банкиру по-настоящему хочется вложить в сельское хозяйство честно заработанные 10 миллионов долларов, то можно начать с небольших продуктовых ниш, которые еще не подверглись полному импортозамещению. Сыр, овощи, баранина, фермерские молочные продукты или, например, крафтовые колбасы – все это рабочие идеи для первоначального инвестирования. И лучше не вкладывать в одну только сельскохозяйственную деятельность. Может быть, параллельно запустить агротуристическое направление.

Конечно, за 10 млн долларов не сделаешь бройлерное птицеводство или теплицы, но можно засеять земли востребованными в регионе агрокультурами и продавать их местным трейдерам. Может, это будут лен, крупноплодный подсолнечник для изготовления фасованной семечки или сафлор… Выращивание грибов – тоже не до конца освоенный рынок. Если говорить про животноводство, то можно овцеводством заняться, начать нишевое птицеводство (цесарка, перепел, гусь), попробовать козоводство. Можно для начала завести небольшое, но качественное молочное стадо, – крупный рогатый скот или те же козы, – и вложить часть денег в интернет-дистрибуцию, позиционируя производимое молоко как местный, экологически чистый фермерский продукт.

– Кто же поверит в то, что действительно «экологически чистый» и кто же на рынок пустит?

– Если вы ждете, что вас пустят на рынок или в какой-то вежливой форме на него пригласят, вы не предприниматель. Тогда вам лучше ничего не вкладывать, а положить деньги на депозит и получать проценты. Но если вы настроены проактивно, то сейчас есть тренд на здоровое питание, которым можно воспользоваться. У потребителя есть мало осознаваемое пока, больше интуитивное стремление хотя бы частично уйти от индустриальных продуктов питания, дополнив свою потребительскую корзину чем-то «натуральным», «фермерским», «эко-», «био-» и т. д. Это стремление больше иррациональное, так как качество одного и того же продукта от условного фермера и крупного промышленного производителя в общем-то сравнимо, просто первый стоит дороже, и часто в несколько раз. А эко- и биопродукты, как правило, вообще в чистом виде маркетинговый ход. Поверьте, нельзя вырастить животное без антибиотиков или растение – без средств агрохимической защиты. Однако трудно отказать человеку в праве добровольно переплатить за то, что ему нравится, поэтому для бизнеса это хороший шанс проинвестировать в устраивающий его продукт. Ниша пока по большому счету свободна.

Источник: abireg.ru