Введенные Россией в августе продовольственные контрсанкции явно не готовились заранее: в развернувшейся за этот год геополитической игре повестку дня задает не наша страна — она на нее реагирует.

Запрет на ввоз продуктов питания тоже был одной из таких реакций (за несколько дней до подписания президентского указа Запад начал вводить против России секторальные санкции). И, добавлю от себя, актом личной воли Владимира Путина. Можно по-разному относиться к нему и тому, что он делает, но это был сильный поступок сильного политика.

Поступок совершен. Будут ли теперь следующие шаги, позволяющие считать эмбарго и связанные с ним действия властей стратегическим решением, а не набором тактик и инструментов текущей политики? Решением, которое с точки зрения интересов рынка принято в очень удобный момент под предлогом, которого не было вчера и не будет завтра.

Что мы услышали в августе? «Расчистить полки» для отечественного производителя, увеличить финансирование агрогоспрограммы, наращивать производство, а недостающую продукцию пока ввозить из других стран. Логичные оперативные решения, но на стратегию это не похоже.

Выделить отрасли больше денег можно и нужно. Но ее финансовая устойчивость и достаточность капитала — предмет госпрограммы только отчасти (Минсельхоз предлагает рост финансирования, а сам, получается, лишает инвесторов части госсредств — накопил задолженность в год и более, еще недавно превышавшую $1 млрд, и не рассматривает новые проекты, претендующие на субсидирование).

На самом деле это предмет макрорегулирования: заметная доля господдержки перераспределяется в пользу посредников, госмонополий, поставщиков маттехресурсов и банков, а сельхозсектор продолжает жить от кредита до кредита. Увеличивая помощь аграриям при нынешней модели экономических взаимоотношений, государство помогает им далеко не в первую очередь.

Такая модель решает задачу производства — постепенно и за большие деньги — достаточного количества нужного продукта, но никак не решает проблему его посредственного качества, высокой себестоимости, неконкурентоспособности, и не дает зарабатывать первичному производителю. При такой модели можно прирастать на 2−3% в год, но нельзя совершить амбициозный рывок, возможность которого дает путинское эмбарго.

В решении о продовольственных контрсанкциях я вижу несколько рисков для агробизнеса, который сейчас будет пытаться активно расти.

1) Эмбарго — решение, подчиненное политической логике; оно явно экономически не просчитано (во всяком случае, детально) плюс неясно, прогнозировались ли действия стран-участниц Таможенного союза, ЕврАзЭС и ВТО. При изменении политической логики не в интересах бизнеса с ним, уже вложившимся в активный прирост производства, считаться не будут. Чиновники ведь говорили, что список может корректироваться «в зависимости от позиции западных стран». «Если наши партнеры продемонстрируют конструктивный подход», то сократится и срок эмбарго, следует из слов премьера Медведева.

2) Эмбарго введено на год, но что дальше? Год — почти нулевой горизонт планирования для свиноводства и тем более — молочного животноводства. Для запуска новых проектов с нуля (до момента получения первой продукции) здесь нужно не менее 2−3 лет.

3) Одним из ключевых бенефициаров ситуации оказывается Белоруссия, во всяком случае на таких чувствительных рынках, как молочный и отчасти — мясной. «Клондайк» — восхитился один из высших чиновников этой страны, когда узнал о решении Путина.

С ней (как и Казахстаном) у нас нет таможенной границы, она отказалась вводить аналогичное эмбарго и получает фору в виде поставок сюда своих продуктов, изготовленных из обработанного или переработанного европейского импорта плюс своей же продукции, заменив ее импортом у себя.

4) Если мы не уговорим Лукашенко и Назарбаева присоединиться к эмбарго, то почти неизбежен контрабандный импорт: в отсутствие границы потери его операторов несопоставимы с получаемой выгодой. Если уговорим, то только в обмен на льготы — возможно, в отношении белорусских и казахстанских агротоваров, конкурирующих с нашими.

5) Без изменений во внешнеторговом регулировании товары из стран дальнего зарубежья, которые заменят аналогичные из ЕС, США, Канады, Австралии и Норвегии, могут составить такую же и даже более жесткую конкуренцию российским, какую составляли последние — по крайней мере, на этапе активной экспансии. Не нужно рассчитывать на лояльные условия сотрудничества с новыми поставщиками: те прекрасно осознают, что их приглашают работать на «рынке продавца».

6) На развитие своего производства нужны деньги. После введения антироссийских санкций их стоимость выросла и вырастет еще. Собственных средств у агробизнеса, можно сказать, нет, а его возможность занимать ограничена огромной для сектора закредитованностью (более 2 трлн руб.). При этом в общем портфеле много плохих долгов, включая просроченные. Ликвидной залоговой массы (кроме земли, но этот залог не работает) тоже не осталось.

7) В ближайший год и далее у государства и банков станет меньше денег и меньше возможностей тратить их на финансирование АПК. Несколько фактов.

Отток капитала по итогам этого года может превысить $100 млрд. Заметные внешние шоки в сочетании с экономическими санкциями способны нанести мощный удар по возможному источнику дополнительной поддержки агропрома — валютным резервам: вспомним, как в кризис 2009 года они сократились больше чем на $200 млрд.

Донор федбюджета, из которого поддерживается АПК, — нефтегаз — имеет самый большой из российских секторов экономики долг, который к тому же номинирован в долларах (а значит, растет при ослаблении рубля). Для одного только его обслуживания в 2014—2015 годах придется выплатить, находясь под санкциями, $43 млрд.

Россельхозбанк, являющийся для АПК, можно сказать, кредитором последней инстанции, попал под секторальные санкции, и теперь не сможет занимать на западных рынках, выпуская евробонды, что активно делал в последние 6−7 лет.
Банк должен больше $8 млрд, на его балансе много просроченных кредитов, неликвидных и токсичных активов; в нынешнем состоянии он не способен наращивать кредитный портфель. Нагрузка на госфинансы тоже растет: долг бюджета страны приближается к 15% ВВП, хотя в 2008 году был ниже 8%.

Процент сам по себе небольшой, однако сильно закредитован корпоративный сектор, являющийся крупным мировым заемщиком. По подсчетам Moody’s, российские компании в следующем году должны рефинансировать долгов на $96 млрд — половину прибыли. При санкциях сделать это на Западе они, скорее всего, не смогут, и обратятся за поддержкой к государству и госбанкам. То есть будут конкурировать за деньги с агропромышленным сектором.

8) Никто не знает, как отразятся на отечественном агробизнесе следующие раунды экономических санкций. Они наверняка последуют: ситуация далека от деэскалации. Не будем забывать, что мы, например, не производим действующее вещество для средств защиты растений. Ну, а где закупаются чистые линии, инкубационное яйцо и многие виды технологического оборудования, не мне вам рассказывать.

Все это тоже может стать предметом давления. В отказе от доступа к технологиям, я считаю, вообще заключена главная опасность санкций: в современном мире именно они являются основой как экономического могущества, так и политического влияния.