Фермер Михаил Шляпников выпустил расписки, напоминающие деньги, — теперь его будут судить.

Враг государства, разрушитель финансовой системы России Михаил Шляпников грузно восседает на старом зубоврачебном кресле, которое красуется нелепым артефактом посреди деревенской поляны. К нему подкрадывается гусь. Поправший Конституцию Шляпников подманивает гуся, птица доверчиво подходит и кладет голову ему на колено. Шляпников резким движением хватает гуся за ноги, нейтрализует клюв, сжимает крылья, и тут птица понимает, что влипла. Но Шляпников гладит ее, гусь успокаивается. Шляпникову грозит «восьмерочка», то есть восемь лет тюрьмы, в среду, третьего июня, суд, и прощай, гуси, гудбай летний деревенский двор. Надо успеть попрощаться со своим питомником, с садом, даже с гусем.

ПО КОМ ПОЮТ ПТИЦЫ

В Московской области есть Егорьевский район. Целый район с целым главой, со своим прокурором, с силовиками и делопроизводителями. Стоит понаблюдать, как они выходят на крыльцо районной администрации после утренней планерки — соль земли, стержень нации. Вот мужчина в дорогом костюме. Вот женщина — у нее зазвонил телефон модной мелодией, она делает несколько танцевальных движений, пока ищет трубку, и с интонацией вершителя судеб — «але, Петр Петрович, ваш вопрос еще не рассмотрен».

Но не к ней едут корреспонденты ВВС, немецкого телеканала ARD и «Комсомольской правды». Мир не знает о ее существовании. Мир судачит о Шляпникове. Уже не первый год. Что он еще задумал? Ну он дает! Вот зажигалка, вот мотор!

Наверное, это бесит. У нас — бюджеты, телефон с модной музыкой, вся сила государства у нас вот в этих холеных руках. А Шляпников кто? Разорившийся банкир. Тяжело больной старик — позвоночник на штифтах, хирурги не успевают вырезать опухоли из его тела. Сидит на старом зубоврачебном кресле посреди деревни, в которой осталось пять человек (двое умерли за зиму). Ну почему, почему о нем говорят, а о нас не говорят? Почему это он проводит у себя во дворе областной праздник птиц? Почему у него МЧС устраивает учения против пожаров? Почему это он дарит Егорьевску бесплатные деревья для городских аллей, а мы такие умные — но не поют в наших аллеях птицы, не приезжают к нам корреспонденты. Власть, которая никому не нужна. А Шляпников нужен.

ЛЕЖАЧИХ — В СУГРОБ

Зубоврачебное кресло. Оно ведь неспроста появилось в нашем рассказе. Когда-то в нем сидели пациенты, и над ними склонялся врач. Кресло стояло в больнице — вон она, в центре деревни, как раз там, где пасутся гуси. Выбиты стекла, крошка кафеля хрустит под ногами, нет воды и тепла. Несколько лет назад власти решили, что больница не нужна. Шляпников принялся возражать. Предлагал не закрывать, а отдать ему здание с остатками оборудования. Дескать, привлеку спонсоров, будет у нас тут санаторий для приезжих, и бесплатная медицина для своих.

Нет. Вот нет, и все. Больницу закрывали зимой. Лежачую старушку вынесли на улицу и посадили в сугроб, пока за ней не приедут. Потом подошли к деду, который уж неизвестно сколько времени лежал в палате, аккуратно стряхнули лед с его одеяла (отопление отключили загодя), вынесли и его. Шляпников собрал сход — ну как сход, зажег горячей речью стариков, что пришли за продуктами к автолавке. За это его хотели посадить — уже тогда. Экстремизм. Разжигает. Дело было настолько вопиюще-отвратительным, что про него написали даже московские глянцевые издания, которые обычно «деревней» брезгуют.

Посреди села стоит заброшенная больница. Чиновники не захотели продавать это здание нашему герою: ни себе, ни людям!

Прошло несколько лет. Итог: больница заброшена. Мальчишки растащили скальпели-зажимы и вытащили наружу зубоврачебное кресло. Где могло быть что-то, там нет ничего. На вопрос — ну и что, товарищи чиновники, вы-то сами хоть довольны? Вы вот этого хотели? — в местной администрации мне ответили:

— Но мы же не могли ему просто взять и эту больницу отдать.

— За рубль бы продали.

— Мы не уполномочены это комментировать.

Шляпников все эти годы комментировал. И докомментировался — новое дело шьют.

В РАЙОНЕ ЭПИДЕМИЯ

Шляпников учит меня сажать дерево.

— Вот, сюда грунта… И воды, воды побольше, сажаешь в грязь — будешь князь.

— А что прокурор-то на вас решил судебный иск подать, — интересуюсь, пока орудую лейкой.

— Да не понимаю я. И они не понимают. Кто-то надоумил, наверное. Ко мне тут приходил один из прокуратуры. В шесть утра. Он что, не мог нормально прийти? На нормальный разговор?

Я-то знаю ответ. После инцидента с больницей Шляпников стал врагом… ну, пока не государства, это ему потом пришьют, но — районных властей. Взять тот же праздник птиц. Приезжают дети.

— Вдруг выясняется, что ГАИ не может сопровождать колонну детей, а без ГАИ нельзя. Что подходы к деревне заминированы, а на деревню идет стена огня, и все надо срочно тушить и разминировать. И вообще, «в районе эпидемия», как в старом фильме. Не дали привезти детей, сорвали праздник.

Но не получилось у районных властей. Птиц не нашлось — лепили из пластилина. Теперь вновь на улице Шляпникова праздник.

У фермера в Егорьевском районе две дороги. Можно верить государству и играть по его правилам. Один чудак так и решил поступить. Дали ему сто коров — племенных, по печально известной программе Росагролизинга. Даже молоко от них ты не имеешь право продавать. Сдавай, как в сталинском колхозе. Дали кредит Росагролизинга — под двузначный процент. Итог: долг зашкалил за 40 млн., фермер в бегах, коров давно порезали.

— Мы это не комментируем, — сказали нам в администрации района.

А можно, как Шляпников. Он порвал связи с районными властями, возомнившими себя государством в последней инстанции. Он запретил въезд к себе в хозяйство всем районным чиновникам. Ну как запретил: чтобы попасть на прием к Шляпникову, чиновник должен представить устав организации, выписки из налоговой, флюорографию, справку от психиатра и кучу других документов.

Подавать бумаги надо в понедельник с 10 до 10.30. Шляпников рассмотрит. Что поразительно, приносили — и флюорографию тоже. И Шляпников сладострастно начертал на прошении красным маркером: «Отказать».

Как они с нами, так и мы с ними.

Шляпников не сдает статистические данные в управление сельского хозяйства района. Обычно фермеры носятся с этой «статистикой», чтобы получить от государства помощь — или скорее подачку. Просто так, за то, что ты сел на землю и на ней работаешь, ничего тебе не дадут. Ты должен показать «постоянно растущие результаты». Поэтому фермеры «рисуют» хорошую статистику и унижаются, клянча денег, то в баньку чиновника сводят с доярками, то огурчиков с картошкой привезут. Шляпников решил, что это не его игра и не его правила.

И вот это, наверное, самое страшное его преступление:

— Как, все приползли, а ты?

ОСИНОВЫЙ КОЛ В ФРС США

На чем-то Шляпникова надо было поймать. Поймали на очередной шутке — на якобы деньгах, «колионах» (от названия села Колионово), которые Шляпников выпустил, растоптав исключительное право Российской Федерации на эмиссию денег и подорвав навсегда экономическую безопасность великой страны.

Читаю исковое заявление егорьевского прокурора — и искренне жалею, что Салтыков-Щедрин умер так рано, не дожил, бедолага.

Колионы — это «угроза единства платежной системы Российской Федерации, угроза для осуществления монополии РФ на эмиссию денег», они «наносят вред РФ и неопределенному кругу лиц». В иске прокурор просит суд запретить колионы. Но, как говорят местные, это пока. Дальше, когда суд запретит, появится «преступление» уже лично Шляпникова, а там и пресловутая «восьмерочка», которой шантажируют фермера недруги.

Между тем история с колионами настолько прозрачная, что в ней ничего не стоит разобраться. У крестьянина в России денег, как правило, нет. Они появляются осенью, когда продаешь урожай. А все остальное время — голимый бартер. «Ты мне поле вспаши, а я тебе солярки дам». «Слушай, ты мне солярку дай, а я осенью тебе картошкой верну». К осени все запутываются. И стоит хай по деревням, гоношатся мужики, трясут расписками на рваных клочках бумаги:

— Я тебе пахал вот до того дерева, это значиццо сколько? Вона! А ты мне што?

Шляпников решил ввести унифицированную форму бартерного обязательства. Расписку без расписки. Заказал в фирме, которая печатает визитки, как бы деньги. Написал на них веселую ерунду, мол, обеспечены всеми активами деревни Колионово и «кто подделает, тому а-та-та». Придумал курс, исходя из особенностей своего хозяйства. У Шляпникова основное питомник, значит, главная единица — цена дерева, куста. Но есть и гуси, куры, яйца, картошка, это уже помельче номиналы. Поработали у него друзья (а в округе все друзья) — он им колионы. Захотели друзья есть, приходят, колионы на снедь меняют. Причем Шляпников подчеркивает:

— Это только в моем личном подворье. Вон там (кивает на горизонт), где у меня дело коммерческое, где я ращу деревья на продажу — там никаких колионов. И зарплату в том, официальном хозяйстве я ими никогда не платил. И в сельмаге моих колионов не видели. А мог бы, наверное, старушек обмануть, они тут ко мне по первости прибегали, «что, говорят, деньги меняют?» — а я бы им, «да, бабка, меняют, сдавай рубли, бери колионы». Но ведь не было этого.

Из-за вот этих долговых расписок против фермера возбудили уголовное дело.

О колионах, деле сугубо частном, весть быстро разнеслась, Шляпников — знатный блогер. Но другие блогеры придали шутке вид звериной серьезности. Один написал, что «евразийский крестьянин из Мещерской глубинки мощной дланью вбивает осиновый кол в ФРС и дряблое тело атлантической цивилизации». Заметку блогера прочитали в США, и понеслось. Даже ЦБ России затребовал у Шляпникова объяснений, но, выслушав, там лишь посмеялись. Но для недругов в районе это был сигнал — «ага, вот тут-то мы его, евразийца хренова, и завалим».

— Было первое заседание, судья смеялась, — говорит Шляпников, а я вижу, что ему страшно немного.

Только что внук родился. Двое детей, ученые-химики, за границей работают. Престарелые родители в Москве. Жена под боком:
— Сколько я с ним натерпелась. Вы и представить не можете, как он храпит. Ну почему, почему я тогда не пошла с подругами в ЦУМ, а поехала на трамвае, где этот балагур ко мне и подкатил?
И — бросай все, иди в тюрьму.

— Никто не знает, чем закончится дело, с нашей-то судебной системой.

А вот тут внимание. Эти слова произнес не Шляпников, а (звучат фанфары) — ответственный работник районной администрации. То есть представитель власти, той самой, которая везде, которая всесильна, сам же признает, что правила игры, придуманные ею для людей, не подконтрольны уже никому. И самой власти в том числе.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Огонь по штабам

Нам не пришлось сдавать анализы, чтобы Шляпников нас принял. Но Егорьевскую районную администрацию нам штурмовать пришлось.
Мы звонили еще из Москвы.

— Хотим побеседовать о Шляпникове.

— Да хоть оббеседуйтесь! — заорала женщина и бросила трубку.

Наконец мы нашли ответственного работника, которая пообещала, что, хотя «глава страшно занят», он все-таки найдет время. Пообещала, когда мы объяснили, что, если не найдет, это будет скандал.

Но, пока мы со Шляпниковым общались, деревья сажали, от гусей бегали (гусыни сейчас высиживают яйца, поэтому на всех шипят), ответственный работник передумала. У главы времени нет и не будет. Ответственный за прессу есть, но он в полях. Остальные некомпетентны. Если некомпетентны, чего держите? Решили штурмовать администрацию боем.

А боем не получилось. В Подмосковье в основном здания администраций без охраны. Потому что это — по задумке — прямой канал общения с народом. Народ зашел с улицы, постучал в дверь, дело решил. Чего церемониться. Но не так в Егорьевске. Рамка. Турникет. Два охранника. Толпа народа перед зданием.

— Сегодня строгий охранник, зверь, до десяти не пустит, минута в минуту!

Ну вот и 10 часов, а толку. Никто в здание не попал.

— К Иван Ивановичу запись третьего июня с 10 до 14, а прием — уж как запишетесь.

— Но мне надо к нему сейчас!

— Вы что, не поняли?

— Социализма на вас нет! Советской власти!

Спрашиваю у охранника, не слишком ли нагородили турусов в крошечном городке-то. Охранник, из старых, советской закваски, силовиков, снимает тяжелые очки и рассматривает меня на просвет.

— А с НИМИ иначе нельзя! Это же неадекватные люди!

— Но это ваши жители.

— Вы меня не слышите. ОНИ приходят и сами не знают, чего хотят. Есть тут одна, психованная. Каждое утро ходит.
— Вы бы пропустили ее раз, она бы больше не ходила.

— Нет, вы меня не слышите и не понимаете. Так журналисты, говорите? «Але, тут пришли, без договоренности, не пойми к кому, какие-то журналисты. Что делать? Ага».

К нам спускается молодая женщина. Я как-то сразу понял, что она — еще человек, не до конца чиновник, и поможет. Но то, что случится потом, я не мог предвидеть. Женщина попросила ждать и поднялась наверх.

Мы ждали около часа.

Но мы можем предположить, что происходило за этот час. Сначала думали, кому отдуваться. Потом составляли речь. Затем написали ее на бумажке и заставили выучить. Наконец пригласили нас. Все это, конечно, только мои предположения, но речь, написанная бисерным почерком, лежала у нашей собеседницы перед глазами, и она туда периодически бросала взгляд, когда забывала текст.

Нас принял сотрудник управления по сельскому хозяйству. А где все же глава? Где этот молодой, пышущий оптимизмом мужчина с фотографии на вашем сайте? «Не его вопрос, и он занят». Мы ничего не узнали. И в то же время мы поняли все.

Мы, не торопясь, пошли по улице, засаженной шляпниковскими деревьями. Мы видели обычных людей. По-московски одетая девушка притормозила на углу, чтобы достать из сумочки телефон. Мужики ковырялись по локоть в кишках «КамАЗа», добродушно переругиваясь. Бабки в магазине, шамкая губами и сморщивая глаза, всматривались в ценники. Но для местной власти это ОНИ, те, с которыми ИНАЧЕ НЕЛЬЗЯ.